Все начинается с детства

 

Первое знакомство с таинственным миром «Нелюдей» у многих писателей состоялось в детстве.

 

   В любой русской семье няни, кормилицы – крепостные, родственники или женщины, специально нанимаемые для ухода за младенцем, - были представительцами той или части населения, которая, как теперь принято говорить, обладала фольклорным мышлением.

Дрема, бабай, угомон, запечатленная Маара, криксы, плаксы, полуночники проникали в детское сознание вместе с колыбельными песнями, бережными приговорами, с обращениями к малышу, нацеленными песнями, бережными приговорами, с обращениями к малышу, нацеленными на то, чтобы успокоить, убаюкать, а то и растормошить его.

Не случайно, колыбельная  песня – жанр, мимо которого не прошел почти ни один из наших поэтов. В этом легко убедиться, полистав двухтомник «Русская поэзия детям». Тексты авторских колыбельных, наряду с ангелами, котиками, мышками, добрыми феями, любимыми детскими игрушками, включают и персонифицированные образы Сна, близкие мифическим существам: «старый Дрема старичок», «тихий старый Угомон», «дочка сна, колдунья дрема».  

Едва ребенок «входил в разум», няни начинали рассказывать сказки и истории, в которых волшебное перемежалось с таинственным и герои сказок соседствовали с домовыми, лешими, овинниками, кикиморами, злыднями и прочими персонажами быличек и верований.

            Пусть он слушает у няни

                        О походах, чудесах

                        Сына глупенького Вани,

                        О Русалках, о змеях

                        Как Ягая в ступе мчится,

                        Заметая след метлой;

                        Как полунощной порой

                        Ведьма на луче катится,

            Чтоб напасть на русский дух.

 

Шутливое стихотворение Е.Баратынского посвящено сказочному бесенку детства, который и в последующие годы охраняет поэта:

  

Узнайте: ласковый бесенок

            Меня младенцем навещал

            И колыбель мою качал

            Под шепот легких побасенок.

 

                («Слыхал я, добрые друзья…», 1828)

 

           

В народном быту к рассказам о нечестии прибегали в воспитательных целях. Об этом красноречиво свидетельствуют материалы русской этнопедагогики: фольклор, адресованный детям, мотивировки различных запретов. У И.А.Гончарова в романе «Обломов» есть маленький эпизод на эту же тему.

 

Илюша просит у мамы погулять.

« - Что ты, Бог с тобой! Теперь гулять, - отвечает она, - сыро, ножки простудишь; и страшно: в лесу теперь леший ходит, он уносит маленьких детей.

- Куда уносит? Какой он бывает? Где живет? – спрашивает ребенок. И мать надавала волю своей фантазии».

 

«Необузданная фантазия « взрослых произвела сильное впечатление и на маленького Алешу Пешкова, который не применил, став известным писателем, посвятить этой стороне своего детства прекрасные страницы. Читая их, живо представляешь и пожилую женщину-рассказчицу, и ее заинтересованных слушателей, и замершего в сладком страхе мальчика. «Сказки она сказывает тихо, таинственно, наклоняясь к моему лицу, заглядывая в глаза мне расширенными зрачками, Тосно вливая в сердце мне силу, приподнимающую меня».

 

Интереснейшие, намного опередившие свое время философские размышления над проблемой психологии ребенка, восприятия им взрослых фантазий, в том числе и фольклорных быличек, изложил В.Ф.Одоевский в истории об Игоше – «безруком, безногом существе», в которое превратился младениец-калека, умерший без отпевания. Мальчик, герой рассказа, общается с Игошей, приписывая ему свои неблаговитые поступки и отрицательные стороны характера. По сути дела, Одоевский в художественной форме дает научный анализ детского сознания, открытого миру фантазии, легко ранимого  и трагически чуждого взрослым. Рассказ «воспринимается как естественное продолжение и развитие осуществленной главы из «автобиографической хроники» - «Первоначального воспитания»: и на Игошу невольно ложится эмоциональный отсвет самой атмосферы детских лет писателя. Не случайно  этот рассказ Одоевский ведет от первого лицо».

Детство, насыщенное фолклорно-этнографическими впечатлениями, знаниями – типичный факт биографии русских писателей, художников, музыкантов. Это неизгладимый след в памяти, по-разному предопределивший их творчество. Прекрасно выразил это Заболотский:  

 

            Как сказка – мир. Сказания народа,

            ИХ мудрость темная, но милая вдвойне,

            Как эта древняя могучая природа,

            С младенчества запали в душу мне.

 

Может быть не столь парадоксальна мысль о том, что гуманизм, философско-нравственное начало, «больная совесть» многих  русских деятелей культуры объясняются в немалой степени деревенским, усадебным детством, заронившим веру в существование параллельного человеческому мира многоликой нечисти. Понимается она в литературе как силы, духи, хозяев природы, как связующее звено с миром ушедших предков, как знак национальной  самобытности, как своеобразный пантеизм и космизм, присущие русскому сознанию.

  Этот же опыт и память детства способствовали развитию чувства ответственности перед духовным наследием предшествующих поколений, перед только вступающим в жизнь и еще не родившимся потомками, наконец, перед живой природой и братьями меньшими.