Такие разные романтики

СЫН БОГОВ

Излюбленный герой романтиков — это поэт, художник, музыкант, артист — словом, истинно творческий человек, владеющий божественным даром. Такой, как герой стихотворения Д. В. Веневитинова «Поэт».

                 Тебе знаком ли сын богов,

    Любимец муз и вдохновенья?

Узнал ли б меж земных сынов

Ты речь его, его движенья?

О, если встретишь ты его

С раздумьем на челе суровом,-

 Пройди без шума близ него,

 Не нарушай холодным словом

 Его священных, тихих снов!

 Взгляни с слезой благоговенья

 И молви: это сын богов,

Любимей муз и вдохновенья!

 

Рядом с Жуковским в истории русской поэзии стоит К. Батюшков. Ведущими жанрами его поэзии были элегии, послания, а позже — исторические элегии. Девизом творчества К. Батюшкова стали слова: «И жил так точно, как писал...» А жил поэт мечтой о простом, скромном и вместе с тем изящном, грациозном и гармоническом мире, в котором обитал открытый природе, искусству, земным радостям и наслаждениям душевно здоровый человек. Силой поэтической фантазии К. Батюшков созидал идеальное бытие в зримых образах, в праздничных красках, в энергии движения, в ласкающих слух звуках. Но вымышленный гармонический мир у Батюшкова хрупок и непрочен, поэтому человек у него не обретает гармонии в реальной жизни.

   Муза Батюшкова внешне очень не похожа на музу Жуковского. Упоение любовью, земными благами, воспевание чувственной красоты, казалось бы, не имеют ничего общего с грустным томлением автора «Людмилы» и «Светланы». Но есть в этом упоении что-то тревожное, пугающее. Поэт отдаётся наслаждению, постоянно помня об угрозе неминуемой смерти.

      «О, братья! О друзья! Не плачьте надо мной:

       Ваш друг достиг давно желанной цели,

        Отыдет с миром он и, верой укреплен,

        Мучительной картины не приметит...»

        И с именем любви божественный погас…

                                                 «Умирающий Тасс» 1817г.

  Он создал уникальный поэтический язык, «благозвучность» и «гармонию» которого отмечали все его современники. Батюшков в какой-то мере предвосхитил творчество не только Пушкина, но и Тютчева, задолго до которого начал диалог души и природы.

 

   Иван Иванович Козлов (1779— 1840) был прикован болезнью к постели и потерял зрение. По словам его близкого друга П. А. Вяземского, поэт, «отчуждённый утратами физическими от земной жизни, ожил... с лихвою в другом мире». Некоторые стихи Ивана Козлова, ставшие песнями, например «Вечерний звон», популярны и сегодня. Но на современников особенно сильное впечатление производила именно его поэма — горестная исповедь монаха, который мстит «убийце сына и жены», а потом горько раскаивается и умирает («Чернец» 1825 г.). Трагически безысходная судьба героя отвечала романтическому вкусу. На это произведение восторженно откликнулся Пушкин: «О милый брат, какие звуки! В слезах восторга внемлю им...». Влияние «Чернеца» легко обнаруживается и в лермонтовском «Мцыри».

 

«Я НЕ ПОЭТ, А ГРАЖДАНИН»

 

  Поэт Кондратий Фёдорович Рылеев (1795—1826) был одним из руководителей тайного Северного общества. После разгрома восстания 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади в Петербурге он вместе с пятью другими участниками мятежа был приговорён к смерти и повешен. Многие ранние стихи Рылеева, как и произведения других поэтов-декабристов, отличаются наставительностью и назидательностью. Романтизму, в принципе, это несвойственно. Но поэты-декабристы видели в литературе средство для пробуждения «чувств высоких и к добру увлекающих», стремились воспитывать свободолюбивых граждан, борцов с самодержавием. И свои художественные произведения нередко подчиняли этой цели.

  «Думы» Рылеева. Их персонажи, как правило, выдающиеся исторические личности, совершившие подвиги во славу Отечества: Иван Сусанин, Дмитрий Донской, покоритель Сибири Ермак... Есть и запятнавшие себя преступлениями, например древнерусский князь Святополк, умертвивший своих братьев, и такие герои, на счету которых как добрые, так и злые дела. Так, Борис Годунов, по преданию, — убийца наследника престола царевича Дмитрия и в то же время умный государь, заботившийся о своих подданных. Поэт словно говорит: да, жизнь сложна, и во всех случаях нужно трезво взвесить поступки исторических деятелей, отделить плохое от хорошего. «Думы» прославляют доб­родетель и клеймят порок, напоминая:

«Сколь много для царей труда! Деяний их судьей—потомство».

  Нравоучительность и схематизм «Дум» не нравились Пушкину. «Все они на один покрой... описание места действия, речь героя -и нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имён», — заметил он, добавив позже, что «заключительные строфы "Петра в Острогожске" чрезвычайно оригинальны».

  Дума «Пётр Великий в Острогожске» заканчивается описанием древнего южного городка и его окрестностей. Эти строки так и дышат простором и вольностью:

                                         «Где в лугах необозримых,

                                           При журчании волны,

                                           Кобылиц неукротимых

                                           Гордо бродят табуны;

                                           Где, в стране благословенной,

                                           Потонул в глуши садов

                                           Городок уединенный

                                           Острогожских казаков».

  Таких ярких строф ещё больше в поэме Рылеева «Войнаровский» (1825 г.) — будь то описание украинских степей, где разворачивается восстание гетмана Мазепы против Петра, или пейзажей Сибири, где сподвижник и родственник гетмана Войнаровский отбывает ссылку. Непросты и главные персонажи поэмы. Порою они кажутся условным олицетворением гражданских добродетелей и рассуждают так, как рассуждали сами декабристы:

                          «Уж близок час, близка борьба,

                           Борьба свободы с самовластьем!»


 
Но иногда в их облике проступают другие краски:

                  ...лишь только мраком и тоской

                    Чело Мазепы обложилось.

                     Из-под бровей нависших стал

                     Сверкать какой-то пламень дикий;

                     Угрюмый с нами, он молчал

                     И равнодушнее внимал

                     Полков приветственные клики...

   Перед читателем уже не ходячая назидательность, не прямолинейный образ благородного борца за свободу. Этот персонаж сродни романтическим героям Пушкина или Байрона.      Поэтому и слова Рылеева «Я не Поэт, а Гражданин» из стихотворного обращения к А. А. Бестужеву, предпосланного поэме «Войнаровский», тоже не следует понимать прямолинейно.    Да, конечно, Рылеев прежде всего стремился к гражданственности, но он хотел быть поэтом. И был им, как и некоторые другие литераторы-декабристы.

 

  Среди поэтов начала века выделяется Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797—1846), друг Пушкина с лицейской поры, член Северного общества декабристов. После восстания ему был вынесен смертный приговор, заменённый позже заключением в крепости и ссылкой.

  Сущность романтической поэзии для  В. К. Кюхельбекера состояла в сильном, свободном и вдохновенном изложении чувств самого писателя. Но поэт воспевает не всякое свое чувство, а такое, которое вызвано в нем «подвигами героев», судьбой Отечества.

   Кюхельбекер был страстным сторонником гражданской поэзии, ратовал за возвращение к «высоким» жанрам русского классицизма, таким, как ода, которая обычно воспевала героев и клеймила тех, кто попирает справедливость. Романтические веяния, мечтательный настрой души он осуждал строго и бесповоротно. «У нас всё — мечта и призрак, всё мнится, и кажется, и чудится...», — иронизировал поэт.

  Но сам Кюхельбекер смело, в духе романтизма, нарушал традиции классицизма. Его по праву можно назвать писателем-экспериментатором. Так, в его пьесе «Ижорский» современный разочарованный молодой человек действует в окружении сказочных существ: гномов, леших, русалок и т. д. А в трагедии «Аргивяне» он попытался воскресить приёмы античной драмы, например вывел на сцену своеобразного коллективного героя — хор.

 

   Ещё один поэт-декабрист — Александр Иванович Одоевский (1802— 1839) теперь известен главным образом своим ответом на пушкинское послание «В Сибирь» («Струн вещих пламенные звуки / До слуха нашего дошли...»). В поэзии Александра Одоевского, в частности в стихотворении «Что вы печальны, дети снов...» (1829 г.), слышны предвестия лермонтовского сурового самоанализа, пытливых раздумий об участи поколения.

 

ОТ СТИХОВ К ПРОЗЕ

  Романтические веяния затронули не только поэзию, но и прозу, которая из года в год привлекала всё большее читательское внимание. Среди прозаиков одним из самых популярных был Александр Александрович Бестужев-Марлинский (1797—1837), также участник декабристского восстания. Его приговорили сначала к смертной казни, затем заменили её каторжными работами и ссылкой. В 1829 г. Бестужев был переведён рядовым на Кавказ, где он провёл около семи лет, участвуя в военных действиях. С этого времени и появился его псевдоним — Марлинский. Темы своих произведений Бестужев-Марлинский черпал во многом из кавказской жизни («Аммалат-бек», 1832 г.; «Мулла-Нур», 1836 г.), а также из быта северных поморов («Мореход Никитин», 1834 г.). Есть у него повести и рассказы из жизни светского общества («Фрегат "Надежда"», 1833 г.).

  Сюжеты его произведений отличаются увлекательностью, остротой. Все главные герои — люди безудержные в чувствах, необыкновенные, противостоящие толпе, «черни».

  Вот, например, что говорится о капитане Правине, герое повести «Фрегат "Надежда"»: «Есть ещё избранные небом или сохранённые случаем смертные, которые уберегли или согрели на сердце своём девственные понятия о человечестве и свете...». Но нелегко даётся верность этим понятиям и окружающим, и самому Правину. Подчиняясь огромной, все поглощающей силе своей любви к Вере, он оставляет корабль в минуту опасности, обрекая своих подчинённых на гибель, а себя — на бесконечные муки совести.

  Однако автор не спешит судить своего героя. Подобно другим романтикам, Марлинский избегает нравоучений, напоминает о сложности, противоречивости жизни: «Существует ли в мире хоть одна вещь... в которой бы зло не было смешано с добром?». О проступке Правина и последовавших вслед за этим несчастьях сказано с той же интонацией: «Дорогою ценой платите вы, ба­ловни природы, за свой ум, за свои тонкие чувства!».

  У Марлинского, как, впрочем, и у многих других романтиков, герои порой предчувствуют свою гибель. Было такое предчувствие и у самого Марлинского. Узнав о смерти Пушкина, он заказал на могиле Грибоедова в Тифлисе панихиду по обоим писателям.   Когда священник произнёс: «За убиенных боляр Александра и Александра», рыдания сдавили Бестужеву грудь. «Да, я чувствую, что моя смерть также будет насильственной и необычайной, что она уже недалеко — во мне слишком много горячей крови, крови, которая кипит в моих жилах...» — говорится в одном из его последних писем.

  Через несколько месяцев Бестужев-Марлинский погиб в бою около мыса Адлер…

    Романтическое отчуждение от забот и вкусов толпы, «черни», по-своему выразили разные поэты.

Денис Васильевич Давыдов (1784— 1839), знаменитый партизан, герой Отечественной войны 1812 г., писал:

Бегу век сборища, где жизнь в одних ногах,

Где благосклонности передаются весом,

Где откровенность в кандалах,

Где тело и душа под прессом;

Где спесь да подлости, вельможа да холоп,

     Где заслоняют нам вихрь танца эполеты,

Где под подушками потеет столько...

Где столько пуз затянуто в корсеты!

                                                                     «Гусарская исповедь»

Вельможам и холопам автор противопоставляет «гусарскую семью», где «разгульный шум, умов, речей пожар и громогласные шампанского отычки».

   Николай Михайлович Языков (1803—1847), чья молодость была связана с Дерптским университетом, прославлял вольный дух студенче­ских пиров:

                       Здесь нет ни скиптра, ни оков,

                         Мы все равны, мы все свободны,

                         Наш ум не раб чужих умов,

                       И чувства наши благородны.

                                                                                     «Песни

   Вольный дух противостоит и наси­лию («оковам»), и высшей, монаршей, власти, чей символ — скипетр, жезл с драгоценными камнями.

Н. М. Языков, не находя душевного простора в казенной атмосфере российской жизни, выразил естественный протест вольной юности в элегиях, песнях, гимнах прославляя вакхические удовольствия, богатырский размах сил, наслаждение молодостью и здоровьем.

Антон Антонович Дельвиг (1798— 1831), друг Пушкина, нашёл поэтическое прибежище в античности. «Душой и лирой древний грек», — сказал о нём Языков. Притягивал Дельвига и мир русского фольклора. Его русские песни превосходили всё, что было создано в этом роде другими поэтами. «Соловей, мой соловей...» (1825 г.) был положен на музыку композитором А. А. Алябьевым, «Не осенний частый дождичек...» (1829 г.) - М. И. Глинкой.

Особым направлением в русском романтизме стала философская лирика, так называемая поэзия мысли. Один из её ярких представителей—Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805—1827). (См. начало)

«ГОРДЫЙ ДУХ»

 

  Новое качество русскому романтизму придали поэты Е. А. Баратынский и М. Ю. Лермонтов. На новую ступень поднялась в пушкинскую эпоху поэзия мысли. Ее успехи связаны с именем Е.А.Баратынского — крупнейшего поэта русского романтизма, автора элегий, посланий, поэм. Вместо иллюзий и «снов» поэт предпочитает спокойное и трезвое размы­шление. Стихотворения Баратынского в предельно заостренной форме запечатлели гибель благородных порывов человеческого сердца, увядание души, обреченной жить однообразными повторениями, и, как следствие, исчезновение искусства, несущего в мир разум и красоту.

 В поэмах «Бал» (1828 г.) и «Наложница» («Цыганка», 1831 г.) Баратынский неожиданно изменил место действия романтического произведения. Не Кавказ, не Крым и не какой-либо другой экзотический край, а Москва. Именно здесь, в светских гостиных, в случайном обмене репликами или беглыми взглядами развивается типичное для романтизма противостояние незаурядного человека и пошлой повседневности.

  Если у Баратынского место и время конкретны, то у Лермонтова они предельно раздвинуты, до космических пределов.                                            Участниками действия наряду с людьми становятся высшие силы. Арена борьбы «гордого духа», Демона, с Богом не только Кавказ, но и вся Земля, и небо, необозримая ширь эфира — словом, вся Вселенная. Время действия не только та эпоха, когда разворачиваются описываемые события, но все долгие века от первых дней творения. Так воплотилось стремление романтизма охватить всю мировую историю, всё мироздание. Недаром один из критиков назвал «Демона» «последней вспышкой романтического эпоса».

 

 

К.Н. Батюшков. Гравюра Пожалостина с оригинала 1815 г.

Поэт И.И. Козлов.

Неизвестный художник. Потрет К.Ф. Рылеева. Первая половина 19 века.

Титульный лист прижизненного издания ≪Дум≫ К. Ф. Рылеева.

1825 г.

Н.А. Бестужев. Потрет А. Одоевского.

Н.А. Бестужев. Портрет М. Кюхельбекера.

Н.А. Бестужев. Потрет Бестужев-Марлинского

К. Гампельн. Потрет Д.В. Давыдова

Д. В. Веневитинов

Е.А. Баратынского

М. Ю. Лермонтов. Автопортрет. 1837—1838 гг.