Литература
Ах, Париж, мой Париж...
                  Кирилл Ривель

Ах, Париж, мой Париж
Разноцветных ночей...
Под карнизами крыш
Ты не мой и ничей.
Как клошар на мосту
Ты живёшь мотыльком,
И, играя в тоску,
Не грустишь ни о ком.

По бульвару Клиши
Я иду к Пляс Пигаль,
Где усталость с души
Не снимает печаль!
Где налево - Монмартр.
Сакре-Кёр - за спиной.
Я  парижский клошар
С петербургской душой!

Мне бы век не бродить
По твоим мостовым.
Мне бы жадно не пить
Твой сиреневый дым...
Но, отравлен давно,
Я смотрю, как гарсон
Наливает вино
Под щемящий шансон.

На вспотевшем стекле
Плач ночного дождя.
От себя вдалеке
Я смотрю на тебя!
Ах, Париж, город грёз
И бессонных ночей,
Глицериновых слёз -
Ты не мой, и ничей!

Я сажусь на автобус
В предутренний час,
По маршруту: Монмартр -
Вокзал Монпарнас.
По бульвару Курсель,
Авеню де Ваграм,
Через Шанз Елизе
По пустым площадям!

Светло-серые стены
В зелёной листве...
По мосту через Сену
Мы въедем в рассвет!
Где лиловые гаммы
Играет гобой...
И Париж - тот же самый,
Лишь, берег другой...

Ах, в каком из столетий
По воле Творца
Мы с тобой, не заметив,
Сменили сердца?
Плач ночного дождя
На вспотевшем стекле...
Я смотрю на тебя,
От себя вдалеке!

Ах, Париж, мой Париж.
..

12-13 октября 2002
             Дама в карете
               
        Николай Агнивцев

В Париж! В Париж! Как сладко-странно
Ты, сердце, в этот миг стучишь!..
Прощайте, невские туманы,
Нева и Петр! - В Париж! В Париж!

Там дым всемирного угара,
Rue de la Paix, "Grande Opera",
Вином залитые бульвары
И - карнавалы до утра!

Париж - любовная химера!
Все пало пред тобой уже!
Париж Бальзака и Бодлера,
Париж Дюма и Беранже!

Париж кокоток и абсента,
Париж застывших Луврских ниш,
Париж Коммуны и Конвента
И - всех Людовиков Париж!

Париж бурлящего Монмартра,
Париж Верленовских стихов,
Париж штандартов Бонапарта,
Париж семнадцати веков!

И тянет, в страсти неустанной,
К тебе весь мир уста свои,
Париж Ги де Мопассана,
Париж смеющейся любви!

И я везу туда немало
Добра в фамильных сундуках:
И слитки золота с Урала,
И перстни в дедовских камнях!

Пускай Париж там подивится,
Своих франтих расшевеля,
На черно-бурую лисицу,
На горностай и соболя!

Но еду все ж с тоской в душе я!
Дороже мне поклажи всей
Вот эта ладанка на шее!
В ней горсть родной земли моей!

Ах, и в аллеях Люксембурга,
И в шуме ресторанных зал -
Туманный призрак Петербурга
Передо мной везде стоял!..

Пусть он невидим! Пусть далек он!
Но в грохоте парижских дней
Всегда, как в медальоне локон,
Санкт-Петербург - в душе моей!

1923

         В ПАРИЖЕ
                   
Марина Цветаева
Дома до звезд, а небо ниже,
Земля в чаду ему близка.
В большом и радостном Париже
Все та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары,
Последний луч зари угас.
Везде, везде всё пары, пары,
Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана
Прильнуть так сладко голове!
И в сердце плачет стих Ростана
Как там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,
Дороже сердцу прежний бред!
Иду домой, там грусть фиалок
И чей-то ласковый портрет.

Там чей-то взор печально-братский.
Там нежный профиль на стене.
Rostand и мученик Рейхштадтский
И Сара - все придут во сне!

В большом и радостном Париже
Мне снятся травы, облака,
И дальше смех, и тени ближе,
И боль как прежде глубока.

Если  тебе  повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был
потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому  что  Париж  --  это праздник, который всегда с тобой.
     Из письма
    
Эрнеста Хемингуэя другу  (1950 г.)
     Незадолго до смерти Андре Моруа написал книгу о своем родном городе — Париже. Написал с блеском, поэтично, влюбленно.
     Рассказывая о Париже, Моруа останавливается преимущественно на исторических и литературных фактах и меньшее внимание обращает на архитектурно-художественные особенности памятников.
Наиболее важным памятником литературного урбанизма XVIII века является «Картина Парижа» Мерсье, в которой  автор  изображает  не  только  дворцы  и храмы,  но  и  общественные  и   частные   нравы,   господствующие   законы, безграничное величие Парижа, его великую роскошь и крайнюю нищету.
      В XIX веке поэзия урбанизма привлекла В. Гюго,  Э.  Сю,  О.  Бальзака, каждый из которых показал свой Париж.
      В романе «Парижские тайны»
Эжен Сю, правдиво рисуя,  с  одной  стороны разложение и упадок, царящие в «высших» слоях общества, а с другой  стороны, нищету и нравственное разложение, которые  выпали  на  долю  народа,  вводил читателя в нищенские  лачуги,  в  тюрьмы,  больницы,  кабаки  и  разбойничьи притоны  Парижа,  которые  до  сих  пор  оставались  вне  сферы  изображения художественной литературы.  Автор  не  жалел  самых  мрачных  красок,  чтобы показать нищету и бедность, полуголодное существование трудящихся Парижа.
     
Виктор Гюго в романе  «Собор  Парижской  богоматери»  отразил  историю средневековой Франции, где одним из главных храмов является Собор  –  символ духовной жизни народа и одновременно его же  поработитель.  Париж  с  высоты башен Собора – это тоже герой роман, средневековый Париж с его  островерхими крышами, дворцами и  башнями.  В  романе  «Отверженные»  Гюго  рисует  Париж бедноты,  жалких  и  мрачных  трущоб.  Именно  в  этом   романе   появляется историческая символика Парижа XIX века – баррикады, ведь за 81  год  Франция пережила 5 революций. Автор изображает судьбу бедняков, их  долю,  одинаково несчастную и при  диктатуре  Наполеона,  и  при  Бурбонах,  и  при  Июльской монархии.
      Наиболее полно раскрыл  образ  Парижа  в  своем  творчестве 
Оноре  де Бальзак, в произведениях которого Париж – «это город –  маяк  провинциальных честолюбцев, слетающихся к нему, словно бабочки на огонь».
Василий Бетаки
Стихи о Париже


***
...На Эспланаде –
день морозный и пустой.
И позолоты припорошенная ложь
Твердит, что купол Инвалидов не похож
На Исаакиевский купол золотой.

Три фонаря, три фонаря – такой уж мост.
И повторенье их напомнит наконец,
Что за три тысячи остекленелых верст
Есть у него –
чуть подлиннее – мост-близнец.
Те два моста – они похожи неспроста,
А фонари – их силуэт слегка кривой.
И врут тройные фонари на двух мостах,
О том, что Сена перемешана с Невой,
Что не в Париже, не сегодня, не вчера,
Что где-то в прошлом,
что когда-то на Восток...
Всё перепутано, как темный сон с утра,
Всё перепрятано, как боль руки в висок,
Всё перемотано, как хаос проводов,
Как телефонов неживые голоса,
Когда короткий для чего-то врет гудок,
Загнав спрессованную вечность в полчаса –

А в ней никак не досказать, не домолчать,
Не допонять и не додумать, и недо...
Пустая трубка сообщает верхним “до”
О том, что линия загружена опять...
Гудки ритмичны – как тройки фонарей,
Гудки привычны, как машины на мостах,
И безразличны, как безлиствие аллей

На Эспланаде...
Михаил Веллер
Хочу в Париж (фрагмент)
       Хотение в Париж бывает разное. На минуточку и навсегда, на экскурсию и на годик, служебное и мимолетное, всерьез и в шутку: "Я опять хочу в Париж. – А что, вы там уже были? – Нет, я уже когда-то хотел". Всемирная столица искусств и мод, вкусов и развлечений, славы и гастрономии, парфюмерии и любви -- о, далекий, манящий, загадочная звезда, сказочный Париж, совсем не такой, как все остальные, обыкновенные и привычные, города. Париж д Артаньяна и Мегрэ, Наполеона и Пикассо, Людовиков и Брижжит Бардо, Бельмондо, Шанель, Диор, Пляс Пигаль, Монмартр, бистро, мансарды... ах – Париж!..

     Вдохнуть его воздух, пройти по улочкам, обмереть под Нотр-Дам, позавтракать луковым супом, перемигнуться с пикантной парижанкой, насладить слух разноязыкой речью, кануть в вавилонские развлечения, кинуть франк бездомному художнику, растаять в магазинном изобилии, купить жареных каштанов у торговки, узнать вкус абсента и перно... ах – Париж! хрустальная мечта, магнетическое сияние, недосягаемый идеал всех городов, искус голодных душ. Вернуться и до конца дней вспоминать, рассказывать, где ты был и что видел, – или рискнуть, преступить, сыграть с судьбой в русскую рулетку, остаться, слиться с его плотью, стать его частицей – или гордо покорить, пройти сквозь нищету, подняться к сияющей славе, добиться всемирного успеха, денег, поклонения, репортеры, экипажи-скачки-рауты-вояжи, летняя вилла в Ницце, особняк на Елисейских полях... Один знаменитый весельчак-композитор поведал телезрителям, что весну он предпочитает проводить в Париже. Тонкая шутка не была понята: миллионы безвестных и рядовых тружеников дрогнули в возмущенной зависти к наглому счастливцу, ежегодно празднующему весну в Париже, где цветут каштаны и доступные женщины на брегах Сены под сенью Эйфелевой башни. Короче, кому ж неохота в Париж. А спроси его, что он в том Париже оставил? Побывать, походить, посмотреть... даже не обарахлиться, это и в Венгрии можно... а печально: жить, зная, что так и до смерти не увидишь его, единственный, неповторимый, легендарный, где живали все знаменитости, и помнили, и вздыхали ностальгически: "Ну что, мой друг, свистишь, мешает жить Париж?" Неистребимая потребность, бесхитростная вера: есть, есть где-то все, чего ни возжаждаешь – красота, легкость, романтика, свобода, изобилие, приключение, слава; смешной символ красивой жизни – Париж. Боже мой, как невозможно представить, что из Свердловска до Парижа ближе, чем до Хабаровска. Как невозможно представить, что кто-то там может так же просто жить, как в Конотопе или Могилеве.
Николай Карамзин
Письма русского путешественника (фрагмент)

Академии

    Надобно отдать справедливость парижским академиям: они были всегда трудолюбивее и полезнее других ученых обществ.

    Собственно так называемая Французская академия, учрежденная кардиналом Ришельё для обогащения французского языка, утверждена парламентом и королем. Девиз ее: "Бессмертию!" Жаль, что она обязана бытием своим такому жестокому министру! Жаль, что всякий новый член при вступлении своем должен хвалить его! Жаль, что половина членов состоит из людей едва не безграмотных, для того единственно, что они знатные! Такие академики, нимало не возвышая себя ученым титулом, унижают только академию. "Всякий знай свое место и дело", – есть мудрое правило, но реже всего исполняется. Правда, что господа сорок, messieurs les quarante (Их всегда сорок, ни более, ни менее), наблюдают в своих заседаниях точное равенство. Прежде всего они сидели на стульях; один из знатных членов потребовал для себя кресел; что же сделали другие? Сами сели на кресла. C est toujours quelque chose (Это все же кое-что значит (франц.)). Главный плод сего академического дерева есть "Лексикон французского языка", чистый, правильный, строгий, но неполный, так что в первом издании господа члены забыли даже слово "академия"! Например, английский лексикон Джонсонов и немецкий Аделунгов гораздо совершеннее французского. Вольтер более всех чувствовал недостатки его, хотел дополнить, украсить, но смерть помешала (Остроумный Ривароль давно обещает новый философический словарь языка своего, но чрезмерная леность, как сказывают, мешает ему исполнить обещание.). Академия занималась и критикою, только редко и мало; в угождение своему основателю Ришельё доказывала, что Корнелев "Сид" недостоин славы, но парижские любители театра, назло ей, тем более хвалили "Сида". Она могла бы, конечно, быть гораздо полезнее, издавая, например, журнал для критики и словесности; чего бы не произвели соединенные труды лучших писателей? Однако ж польза ее несомнительна. Множество хороших пиес написано для славы быть членом академии или заслужить ее хвалу. Всякий год избирает она два предмета для стихотворства и красноречия, вызывает всех авторов обрабатывать их, в день св. Лудовика торжественно объявляет, кто победитель, чье творение достойно награды, и раздает золотые медали. Спрашивается, для чего Лафонтен, Мольер, Жан-Батист, Жан-Жак Руссо, Дидрот, Дорат и многие другие достойные писатели не были ее членами? Ответ: где люди, там пристрастие и зависть; иногда славнее не быть, нежели быть академиком. Истинные дарования не остаются без награды; есть публика, есть потомство. Главное дело не получать, а заслуживать.

Не писатели, а маратели всего более сердятся за то, что им не дают патентов. Французская академия, боясь, чтобы кто-нибудь из авторов не оскорбил ее гордости и не вздумал отвергнуть предлагаемого ею патента, утвердила законом выбирать в члены единственно тех, которые сами запишутся в кандидаты. Злейший неприятель ее был Пирон. Известна его насмешка: "Messieurs les quarante ont de l esprit comme quatre" (Ума этих сорока господ хватает только на четверых (франц.)), и забавная эпитафия:

Ci-git Piron; il ne fut rien,
Pas meme Academicien (*).
(Здесь погребен Пирон; он был ничем, он не был даже академиком (франц.))

Но вот что делает честь Академии: в зале ее, между многими изображениями славных авторов, стоит Пиронов бюст! Мщение великодушное!

Академия наук учреждена Лудовиком XIV, состоит из семидесяти членов и занимается физикою, астрономиею, математикою, химиею, стараясь открывать новое или доводить до совершенства известное, по девизу: "Invenit et perfecit" (Открыл и усовершенствовал (лат.)). Каждый год выдает она большой том сочинений своих, полезных для ученого, приятных для любопытного. Они составляют подробнейшую историю наук со времен Лудовика XIV. Иностранцы считают за великую славу быть членами Парижской академии; число их определено законом: восемь, не более. Нигде нет теперь таких астрономов и химиков, как в Париже. Немецкий ученый снимает колпак, говоря о Лаланде и Лавуазье. Первый, забывая все земное, более сорока лет беспрестанно занимается небесным и открыл множество новых звезд. Он есть Талес нашего времени, и прекрасную эпитафию греческого мудреца (См. Диогена Лаэрция в жизни Талеса.) можно будет вырезать на его гробе:

Когда от старости Талесов взор затмился,
Когда уже и звезд не мог он различить,
Мудрец на небо преселился,
Чтоб к ним поближе быть.

   Кроме своей учености, Лаланд любезен, жив, весел, как самый любезнейший молодой француз. Он воспитывает дочь свою также совершенно для неба, учит математике, астрономии и в шутку называет Ураниею; ведет переписку со всеми знаменитыми астрономами Европы и с великим уважением говорит о берлинце Боде. – Лавуазье есть гений химии, обогатил ее бесчисленными открытиями, и (что всего важнее) полезными для жизни, для всех людей. Быв перед революцией генеральным откупщиком, имеет, конечно, не один миллион, но богатство не прохлаждает ревностной любви его к наукам: оно служит ему только средством к размножению их благотворных действий. Химические опыты требуют иногда больших издержек: Лавуазье ничего не жалеет; а сверх того, любит делиться с бедными: одною рукою обнимает их, как братии, а другою кладет им кошелек в карман. Его сравнивают с Гельвецием, который также был генеральным откупщиком, также любил науки и благодетельность, но философия последнего не стоит химии первого. Товарищ мой Беккер не может без восхищения говорить о Лавуазье, который дружески обласкал его, слыша, что он ученик берлинского химика Клапрота. Я всегда готов плакать от сердечного удовольствия, видя, как науки соединяют людей, живущих на севере и юге, как они без личного знакомства любят, уважают друг друга. Что ни говорят мизософы, а науки – святое дело! – Слава Лавуазьерова пристрастила многих здешних дам к химии, так что года за два перед сим красавицы любили изъяснять нежные движения сердец своих химическими операциями. – Бальи есть также один из знаменитых членов академии и более всего прославил себя "Историею древней и новой астрономии". Жаль, что он вдался в революцию и мирную тишину кабинета променял, может быть, на эшафот! (Лавуазье и Бальи умерщвлены Робеспьером.)
   Академия надписей и словесности учреждена также Лудовиком XIV и более ста лет ревностно трудится для обогащения исторической литературы; нравы, обыкновения, монументы древности составляют предмет ее любопытных изысканий. Она по сие время выдала более сорока томов, которые можно назвать золотою миною истории. Вы не знаете, что были египтяне, персы, греки, римляне, если не читали "Записок" академии; читая их, живете с древними; видите, кажется, все их движения, малейшие подробности домашней жизни в Афинах, в Риме и проч. Девиз академии есть муза Истории, которая в правой руке держит лавровый венок, а левою указывает вдали на пирамиду, с надписью: "Но дает умирать", vetat mori.

Наименую вам еще Академии живописи, ваяния, архитектуры, которые все помещены в Лувре и все доказывают любовь к наукам Лудовика XIV или великого министра его Кольберта.
Осип Мандельштам
Париж

Язык булыжника мне голубя понятней,
Здесь камни – голуби, дома – как голубятни.
И светлым ручейком течет рассказ подков
По звучным мостовым прабабки городов.

Здесь толпы детские – событий попрошайки,
Парижских воробьев испуганные стайки,
Клевали наскоро крупу свинцовых крох –
Фригийской бабушкой рассыпанный горох.
И в памяти живет плетеная корзинка,
И в воздухе плывет забытая коринка,
И тесные дома – зубов молочных ряд
На деснах старческих, как близнецы, стоят.

Здесь клички месяцам давали, как котятам,
И молоко, и кровь давали нежным львятам;
А подрастут они – то разве года два
Держалась на плечах большая голова!
Большеголовые там руки подымали
И клятвой на песке, как яблоком, играли...

Мне трудно говорить – не видел ничего,
Но все-таки скажу: я помню одного,–
Он лапу поднимал, как огненную розу,
И, как ребенок, всем показывал занозу,
Его не слушали: смеялись кучера,
И грызла яблоки, с шарманкой, детвора.
Афиши клеили, и ставили капканы,
И пели песенки, и жарили каштаны,
И светлой улицей, как просекой прямой,
Летели лошади из зелени густой!

1923
Владимир Маяковский
Notre-Dame

Другие здания
лежат,
как грязная кора,
в воспоминании
о NOTRE-DAME е.
Прошедшего
возвышенный корабль,
о время зацепившийся
и севший на мель.
Раскрыли дверь -
тоски тяжелей;
желе
из железа -
нелепее.
Прошли
сквозь монаший
служилый елей
в соборное великолепие.
Читал
письмена,
украшавшие храм,
про боговы блага
на небе.
Спускался в партер,
подымался к хорам,
смотрел удобства
и мебель.
Я вышел -
со мной
переводчица-дура,
щебечет
бантиком-ротиком:
"Ну, как вам
нравится архитектура?
Какая небесная готика!"
Я взвесил все
и обдумал,-
ну вот:
он лучше Блаженного Васьки.
Конечно,
под клуб не пойдет -
темноват,-
об этом не думали
классики.
Не стиль...
Я в этих делах не мастак.
Не дался
старью на съедение.
Но то хорошо,
что уже места
готовы тебе
для сидения.
Его
ни к чему
перестраивать заново -
приладим
с грехом пополам,
а в наших -
ни стульев нет,
ни органов.
Копнешь -
одни купола.
И лучше б оркестр,
да игра дорога -
сначала
не будет финансов,-
а то ли дело
когда орган -
играй
хоть пять сеансов.
Ясно -
репертуар иной -
фокстроты,
а не сопенье.
Нельзя же
французскому Госкино
духовные песнопения.
А для рекламы -
не храм,
а краса -
старайся
во все тяжкие.
Электрорекламе -
лучший фасад:
меж башен
пустить перетяжки,
да буквами разными:
"Signe de Zoro",
чтоб буквы бежали,
как мышь.
Такая реклама
так заорет,
что видно
во весь Boulmiche.
А если
и лампочки
вставить в глаза
химерам
в углах собора,
тогда -
никто не уйдет назад:
подряд -
битковые сборы!
Да, надо
быть
бережливым тут,
ядром
чего
не попортив.
В особенности,
если пойдут
громить
префектуру
напротив.

1925
Париж героев Ги де Мопассана

Пешеходная экскурсия в сопровождении русскоязычного гида по следам Жоржа Дюруа, героя известного романа Ги де Мопассана
Вы пройдете по Большим бульварам, зайдете в церкви Tрините и Мадлен, связанные с важными событиями жизни Милого друга....






"Венчаться собирались в церкви Мадлен...Солнце, потоками вливаясь в широко раскрытые двери, освещало первые ряды. Уставленный свечами алтарь отбрасывал желтоватый свет, тусклый и жалкий по сравнению с сияющим зевом портала, и оттого казалось, что на амвоне царит полумрак..."

Мопассан "Милый друг"
Компания ОDI-Voyages (www.odi-voyages.ru) предлагает интересные экскурсиии
Париж трех мушкетеров

Один за всех и все за одного!

Пешеходная экскурсия по излюбленным местам прогулок мушкетеров - старинным левобережным улицам близ площади Сен - Сюльпис и Люксембургского сада. "Всегда можно было встретить этих неразлучных, рыщущих в поисках друг друга от Люксембурга до площади Сен-Сюльпис или от улицы Старой голубятни до Люксембурга"
А. Дюма
Нина Ландышева

В Париже май стоял в цвету
И ландышами торговали,
Каштаны в синюю весну,
Сигналы - свечи посылали.

В Фули-Буржер сиял канкан,
Эклеров запах был дразнящим,
А в Нотр-Даме пел орган
И звал забыть о настоящем.

Он звал в другие времена,
Когда тщеславие и сила
Бросали грандов в стремена,
Дворцы и замки возносили.

Как в старину, блистал Версаль,
Цвела Вандомская колонна,
По вечной площади Пигаль
Брели дешёвые мадонны.

Звенел дождя весенний душ,
А на Монмартре тихо пели,
И крылья старой Мулен-Руж
Над синим городом летели.

За Сеной плыл туман, как дым,
Скрывая лавки букинистов.
Париж был вечно молодым
И нежным, как душа артиста.
Париж, Париж...
Нина Ландышева

ПАРИЖ

Ведро и швабра, вымыты дорожки.
И мостовая пахнет L,Oreal.
И наша группа, как сороконожка,
Ночной Париж раскрыла, как букварь.

Боимся потеряться в криптограммах,
До Се- Крекёра хочется дойти.
Обширнейшую видеть панораму,
И свечи в Храме- денег не щади!

Возьми последнее, прекрасный город!
Кто помнит франки? Евро хороши.
Историей пропитан, вечно молод.
Ахматова вся в белом к нам спешит.

И Модильяни молодой и страстный,
К своей любимой тихо подойдет.
Оставит нам портрет ее прекрасный,
В небытиё уйдет…

Я много о тебе писать не буду,
Париж! Твои бульвары, гомон, звон!
И Сан- Шапель, наверное не забуду,
И лес Булонский, и газон.

Мы все уйдём, к тебе придут другие.
Они напишут лучше и мощней!
И Эйфеля площадки подвесные,
Сравнимы с Церетели наших дней!
Нина Ландышева
Мы узнаем Париж... Мы снова люди мира...
Для нас не невидаль ни Сена, ни дворцы.
"Рабочий и колхозница" - кумиры!
За нас решили чудо - мудрецы...

Нет, снова жизнь кипит, и кисти дышат,
И Нотр -Дам пленяет красотой...
И в сюре акварельном чуть колышит,
Весенний лист изящной простотой...
Год России во Франции
и Франции в России
Действие романа Анны Гавальды "Просто вместе" разворачивается в Париже. Вместе с героями, можно погулять по этому замечательному городу, посидеть в кафе, отведав круассан с кофе, посетить ресторан.