Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал
рассказывать:
-- Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке,
ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб
золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и
в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою
идеологию во всем объеме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая
фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.
-- Откуда,-- говорю,-- ты, гражданка? Из какого номера?
-- Я,-- говорит,-- из седьмого.
-- Пожалуйста,-- говорю,-- живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой
номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка в
смысле порчи водопровода и уборной? Действует?
-- Да,-- отвечает,-- действует.
И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами
стрижет. И зуб во рте блестит.
Походил я к ней месяц -- привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать,
действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.
Дальше -- больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а
она велит себя под руку принять. Приму ее под руку и волочусь, что щука. И
чего сказать -- не знаю, и перед народом совестно.
Ну, а раз она мне и говорит:
-- Что вы, говорит, меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась.
Вы бы, говорит, как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.
-- Можно,-- говорю.
И как раз на другой день прислала комячейка даровые билеты в оперу.
Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.
На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой -- внизу сидеть, а
который Васькин -- аж на самой галерке.
Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я -- на Васькин.
Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее
вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу -- антракт. А она
в антракте ходит.
-- Здравствуйте,-- говорю.
-- Здравствуйте.
-- Интересно,-- говорю,-- действует ли тут водопровод?
-- Не знаю,-- говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на
стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг ее и предлагаю:
-- Ежели, говорю, вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я
заплачу.
-- Мерси,-- говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.
А денег у меня -- кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она
кушает, а я с
беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А
денег -- с гулькин нос.
Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня
этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.
Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты
напрашивается. Я говорю:
-- Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит:
-- Нет.
И берет третье. Я говорю:
-- Натощак -- не много ли? Может вытошнить.
А она:
-- Нет,-- говорит,-- мы привыкшие. И берет четвертое.
Тут ударила мне кровь в голову.
-- Ложи,-- говорю,-- взад!
А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.
А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с ней не
гулять.
-- Ложи,-- говорю,-- к чертовой матери!
Положила она назад. А я говорю хозяину:
-- Сколько с нас за скушанные три пирожные?
А хозяин держится индифферентно -- ваньку валяет.
-- С вас,-- говорит,-- за скушанные четыре штуки столько-то.
-- Как,-- говорю,-- за четыре?! Когда четвертое в блюде находится.
-- Нету,-- отвечает,-- хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем
сделан и пальцем смято.
-- Как,--- говорю,-- надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.
А хозяин держится индифферентно -- перед рожей руками крутит.
Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты. Одни говорят -- надкус сделан,
другие -- нету.
А я вывернул карманы -- всякое, конечно, барахло на пол вывалилось,--
народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.
Сосчитал деньги -- в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.
Заплатил. Обращаюсь к даме:
-- Докушайте, говорю, гражданка. Заплачено.
А дама не двигается. И конфузится докушивать. А тут какой-то дядя
ввязался.
-- Давай,--- говорит,-- я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги.
Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.
А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
--- Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег -- не ездют с
дамами.
А я говорю:
-- Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.
Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки.
1923